Правда, смущает шинель в середине июля, но оставим придирки и запомним, что вся эта армада самолетов и несколько налетов имели целью уничтожить рукопись ТД — правда, рукописи не горят, и в начале 21-го века несгораемая рукопись была приобретена ИМЛИ, но это уже будет в 21-м веке.

Борис Рушайло

ШТРИХИ К БИОГРАФИЯМ ШОЛОХОВА

(продолжение. Начало в № 6/2024)

КАК СТАЛИН ПОСЛАЛ ШОЛОХОВУ ПРОДУКТЫ

Прилепин «Незаконный» (с.195 в сетевом издании):

«В середине мая (1942) писателя вызвали в Москву».

БР: Его принял Жданов и огорошил предложением занять пост секретаря СП, однако Шолохов знал о таком предложении и заранее решил отказаться.

Чтобы отрезать даже возможность уговоров прикинулся дурачком, сказав что у него через три часа поезд — Жданов улыбнулся и как-то вскользь с издевкой пробормотал «Значит, успеете», после чего вызвал помощника и велел «Проводите тов. Шолохова!»

Прилепин: Привезли в ресторан где-то в центре. Стол был накрыт на двоих.

Спустя некоторое время вошёл Сталин.

БР: Пофантазируем — стол был накрыт на террасе Пашкова дома, откуда открывался дивный вид на Кремль и майскую Москву.

— Товарищ Шолохов, Вы помните через сколько лет после войны Ремарк написал «На Западном фронте без перемен»?

— Кажется лет через десять.

— Нам надо быстрее, Вы ведь мастер слова — вот за это и предлагаю первый тост!

Шолохов опешил, но мгновенно нашелся

— Первый тост у нас всегда пьют за Вас!

— А у нас, грузин, за гостя!

— Вы грузин только по рождению, а на самом деле коренной русак! Был я недавно на фронте, так солдаты едва не подрались — один, сибиряк, считал что вы из Сибири, другой, волгарь, отстаивал Саратов. Еле разняли!

Сталин усмехнулся — видимо горячность Шолохова ему понравилась и уже, не настаивая, пригубил.

— Вы по прежнему не хотите переехать в Москву?

— Никак нет, Вешки нравятся мне больше

— Гм, Гоголю Рим, Тургеневу Париж, Вам Вешки … Что ж, в таком случае давайте на прощанье выпьем за Ваши творческие успехи …

Через два часа Шолохов уже сидел в ростовском поезде.

Наступила ночь, но заснуть не мог — мысленно прокручивая разговор и все не мог понять — зачем Сталин принял его не в Кремле, а на террасе Пашкова дома?

И вдруг понял!

— Вы же Мастер, — сказал Сталин!

…Когда Сталин позвонил Б. Пастернаку и разговор зашел о Мандельштаме, Сталин неожиданно спросил: «Но ведь он же мастер, мастер?»,  – странно, но ведь так же назвал своего героя покойный Булгаков, о чем ему рассказывал Ермолинский во время работы над сценарием «Поднятой целины».

Или следы ведут к Фадееву, навестившему Булгакова накануне смерти?

…С Ермолинским Шолохов дружил с довоенных времен, когда они вместе сочиняли сценарий фильма по «Поднятой целине», а с Фадеевым частенько выпивали во время наездов Шолохова в Москву, так что было кому рассказать!

Вот потому Сталин и назвал его Мастером!

Но мог ли Сталин знать о рукописи?

Теперь Шолохов был в этом уверен и корил себя, что не понял этого тогда, когда Сталин назвал его «Мастером» и потому не смог сказать того главного, что надо было сказать, когда Сталин ясно дал понять, что только он, донской казак, может написать роман о войне, а он…

Не сумел!

… Когда дверь за Шолоховым закрылась, Сталин вызвал Поскребышева и, показав на нетронутый стол, улыбнулся: «А докладывали не просыхает!»

Поскребышев улыбнулся: «Так это при Вас такой тихий!»

— Думаешь? Тогда запакуйте все да добавьте консервов, пусть гульнет!»

Прилепин: «Шолохов <…> 6 июля 1942 вернулся в Вёшенскую. 7-го к шолоховскому дому подъехала «эмка» — ГАЗ М-1. Полковник НКВД попросил пригласить Шолохова. Михаил Александрович вышел на улицу.

— Товарищ Шолохов, приказано вам доставить пакет.

В пакете было письмо Поскрёбышева: товарищ Сталин поручил передать посылку для вашей семьи. В посылке обнаружили колбасу, сыр, консервы и очередную подарочную бутылку коньяку.

Анастасия Даниловна была растрогана больше всех — не столько посылкой, сколько вниманием к сыну.

— Напиши Иосифу Виссарионовичу доброе слово от своей матери. Правильно они тебя ругают. Езжай лечиться. Сталину-то уж не станешь перечить. Теперь-то хоть, Миня, отдохнёшь и поправишься.

Расплакалась даже.

БР: Прошло несколько дней и при бомбежке в Вешенской гибнет мать, о чем Шолохов напишет 15-го Г. Маленкову «Она радовалась и плакала, когда я рассказал ей о последнем пребывании у т. Сталина. Она благословляла т. Сталина и Вас, т. Маленков» [кандидат в члены Политбюро, вместе со И.В. Сталиным, В.М. Молотовым, К.Е. Ворошиловым и Л.П. Берией вошёл в состав созданного 30 июня 1941 года Государственного комитета обороны (ГКО) — высшего чрезвычайного органа управления страной.-БР] — у Прилепина Маленков выпадет, хотя письмо написано именно ему с описанием нашего беспорядочного отступления, когда никто не сделал даже выстрела по низколетящим немецким самолетам!

Прилепин: «10-го Вёшенскую снова бомбили — сразу 16 самолётов.

Шолоховский дом стоял надорванный, покосившийся, словно ему сломали становую кость. Дворовые постройки, конюшня, кухня, баня — всё сгорело.

БР: Более подробно разрушения описывает П.Луговой, бывший тогда в Вешенской вместе с Шолоховым и о том же запись в дневнике А.Первенцева от 20.07.42: «Вешенская горит — немцы смели её. Сгорел дом Шолохова. — У него были две белые лошади, дарёный жеребец, автомобиль ЗИС-101,<…> — птица плавала в цементном бассейне: гуси, утки, были и куры, и индюшки, и цесарки. <…> театр; были школы, техникум — всё пошло прахом».

Прилепин: Он подъехал 11-го на своём «форде» к дому: возле него сидят солдатики — нашли сталинскую посылку и с аппетитом, весело едят.

«Знали бы, чьими яствами угощаетесь сейчас, ребята», — подумал.

Ничего никому не сказал. Сидел во дворе и тихонько пел для себя ту малоросскую песню, что певал иногда с матерью.»

БР: … историю с посылкой от Сталина впервые поведал Осипов со слов самого Шолохова — источники более чем сомнительные, тем более что в воспоминаниях дочери Шолохова 2005 года, когда Шолохову исполнилось 100 лет, Сталин упомянут 9 раз, а о посылке ни слова, правда вот еще через 15 лет в 2020 году внезапно вспомнила » …когда он разбился с самолетом в Куйбышеве, Сталин прислал нам посылку огромную для того, чтобы отец поправлялся. Там сгущенное молоко, сливочное масло, шоколад, его любимые папиросы, колбасы, консервы, мы даже не успели ничего этого попробовать, ну разве что конфеты. Уже собирались ехать в Вешенскую (как раз немцев от Ростова погнали), мы эту посылку привезли, а потом через несколько дней началась бомбежка, и мы уехали, все это осталось, солдаты лакомились сталинским подарком».

Постойте, так значит посылка пришла в Николаевск, где они жили, и оттуда поехала в Вешенскую?

Нет, у Прилепина лучше — ночь, улица, фонарь, полковник, старушка мать и заупокойная песня на крылечке — до Петрония не дотягивает, но все равно здорово!

И что с того, что в 1942 году офицерские звания введены не были (да и соответствующий чин НКВД в ранге комиссара 3-го ранга отвечал бы за весь Кавказ!), но не простого же фельдегеря посылать!

Ах, почему я не Прилепин и знаю, что все было не так! — разве что беседа со Ждановым была (да и то со слов Шолохова), а остальное — дым и мираж.

Да и разговор со Ждановым вызывает мало доверия — во-первых, Жданов всю войну был в Ленинграде, во вторых не факт, что предложение было, но главное так разговаривать с правой рукой Сталина просто немыслимо (по другому случаю Шолохов вспомнит, как выйдя от Сталина показал фигу его секретарю Поскребышеву — вот в это верю, правда, полагаю, рука была в кармане!)

Так была ли посылка?

Была, да только прислал ее совсем другой человек!

***

В 2010 году в Вятке были найдены письма Шолохова к Д.В. Крупину (отв. работнику ЦК), присылавший Шолохову продукты:

«29.VI.42 Дорогой Дмитрий Васильевич!

Еще раз большое спасибо за ту радость, которую Вы доставили моей семье. Сейчас мне ничего не нужно, все есть в избытке. Недели через три, если можно, пришлите что-либо из фруктов, и это — все. Крепко жму Вашу руку.

М.Шолохов.

15.VII.42 Дорогой Дмитрий Васильевич!

Большое спасибо за все. То, что привез от вас — почти все оставлено в Вёшенской во время бомбежки. Но это все — гори бы с ним. Навсегда оставил там мать, убитую немецкой бомбой.

Если будет возможность, — пришли, пожалуйста, папирос, сухого вина, консервир[ованных] фруктов (без последнего можно прожить). <…> Крепко жму руку, обнимаю.

М.Шолохов.»

Может эту посылку от Крупина «ели красноармейцы, сидя на ступенях шолоховского дома?»

Не сходится — в доме не было «харчишек» — по свидетельству П. Лугового, которому Шолохов еще до второго письма Крупину прислал записку, дом был пуст:

«Дорогой Петя!

 Не знаю, какова сейчас обстановка в Вешенской, отсюда трудно судить, но если ваши семьи еще не выехали, то еще раз напоминаю: будут гнать скот, пусть прихватят наших коров. Если дом не разрушен — все остается на твое усмотрение, как ты там решишь, так и будет. Крепко всех вас обнимаю и твердо надеюсь на встречу.

 М. Шолохов.

 P.S. В доме остались кое-какие харчишки. Если это цело — забери себе, сгодится.

 М. Ш.»

На письме, — пишет Луговой, не поставлена дата, судя по всему, оно написано 11 или 12.VII.42

Никаких харчей и вещей в доме не оказалось, в нем располагались красноармейцы отходящих частей, в беспорядке переправлявшиеся через Дон».

Ист: Петр Луговой. «Неизвестные страницы из жизни М. А. Шолохова». В книге Виктор Петелин. Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941—1984 гг.

**

В дальнейшем Шолохов будет неоднократно обращаться к Крупину с хозяйственными просьбами, но это история настолько обыденная, что и писать не о чем. То ли дело посылка от Сталина, красноармейцы и Шолохов, который сидит поодаль и «тихонько поет для себя ту малоросскую песню, что певал иногда с матерью».

Хотя…

Обыденные истории так интересны, поскольку именно они показывают человека «как есть», поэтому письма Крупину еще появятся в дальнейших рассказах.

КАК ПОГИБЛА МАТЬ ШОЛОХОВА И ЕГО РУКОПИСИ

Смерть на войне редко бывает героической — шальной осколок или пуля и все — так и с матерью Шолохова, а ведь не заволновалась бы мать “как там хозяйство” и даже уехала бы сразу с сыном, когда началась бомбежка, скорее всего осталась бы жива — и по горячим следам Шолохов пишет письмо Г.Маленкову (секретарь ЦК):

“Вместе с семьей 6/VII приехал я в свою Вешенскую, а 8-го утром налетели немцы, первый раз — 4 самолета, второй раз — 12, и сбросили около 100 фугасных и осколочных бомб, прочесали улицы из всех пулеметов, зажгли станицу и улетели. Во время второго налета на моих глазах была убита моя мать. Бомба попала во двор, разрушила дворовые постройки и страшно изуродовала крупными осколками мать … Они делали все, что хотели: звено пикировало прямо на мой дом, бросило несколько бомб залпом и били из пулеметов. В станице много жертв. Выехал я во время второго налета … 9-го я вернулся один попрощаться с матерью, похоронить ее. Немцы снова прилетели в количестве 6 самолетов. 10-го прилетало их уже 16 штук …”

Буднично и с горечью, но нас интересуют даты — 6-го приехал в Вешенскую, 8-го утром увез семью и погибла мать, 9-го вернулся один и похоронил.

8-го было сначала 4 самолета, потом 12 и Шолохов с горечью пишет Маленкову, что летели низко (метров 200!) и никто по ним даже выстрела не сделал; он торопится увезти семью — неясно, погибла ли мать на его глазах или — что более вероятно — в его отсутствие, тут очевидцы (Князев, Луговой) расходятся в воспоминаниях, собранных через много лет.

Но годы идут и сочиняются подробности — сначала о бомбежке, имевшей целью уничтожить рукопись ТД:

«Подойдя летом 1942 года к Дону, немцы стали методично бомбить Вешенскую, пользуясь при заходах на цель двумя ориентирами — синим куполом церкви и высокой мансардой шолоховского дома. Они отлично знали, чей это дом, и поэтому особенно старались попасть в него. <…> Михаил, приехавший домой на побывку после аварии самолета под Куйбышевом, в котором он летел, и лечения в слободе Николаевка, слишком поздно понял, что асы люфтваффе охотятся на него и его близких. Он думал, что его курень — всего лишь одна из обычных целей в Вешенской, не более того. Домашним советовал выходить, как и он, во время бомбежки из дома и ложиться в траву. 8 июля немецкий летчик, сделав круг над Вешенской, закричал: «Хоп! Хоп! Хоп»! — и поднял большой палец вверх: его бомба точно легла во двор шолоховского дома, снеся половину строения. Над взметнувшимся в небо столбом черного дыма взлетели, кружась белым смерчем, тысячи листков — рукописи «Тихого Дона» и «Поднятой целины». Гибель русских богов! В 34-м году книги Шолохова жгли на площадях немецких городов, а теперь герои люфтваффе, добравшись до его логова, уничтожали их черновики! Воистину беспримерна сила германского оружия!» Андрей Воронцов. Шолохов.

Здорово же немцам насолил Шолохов, что на охоту за ни его рукописями прилетели сначала 4, потом 12, а по конец 16 самолетов!

Правда сам Шолохов ускользнул и взбешенные немцы разрушили поликлинику, театр, райсовет и большинство домов в Вешенской, через которую «в беспорядке отступали наши войска».

А через десятки лет выявятся подробности похорон матери Шолохова — в фондах музея-заповедника М.А. Шолохова хранятся письма солдат, хоронивших ее и из них ясно, что Шолохова при захоронении не было.

Но эти письма датированы 1979-80 годами, а еще через 20 лет ветеран ВОВ Николаев выдаст такую версию «12 десантников-гвардейцев [прямо как апостолов – БР] присутствовали на похоронах матери писателя. Он рассказывал, что хоронили Анастасию Даниловну в простом гробу, сделанном плотниками-солдатами из подручного материала. Ветеран войны помнил, как писатель стоял у могилы без фуражки, в шинели. Попрощался с матерью, поклонился ей и бойцам. Прозвучал троекратный салют из автоматического оружия…» — эта последняя версия опубликована лишь в 2022 году (https://bagaevka-press.ru/eto-byla-nastoyashhaya-russkaya-zhenshhina/) и, похоже, войдет в следующие биографии Шолохова, как и то, что мать Шолохова давала солдатам бредень, и они ловили рыбу.

Правда, смущает шинель в середине июля, но оставим придирки и запомним, что вся эта армада самолетов и несколько налетов имели целью уничтожить рукопись ТД — правда, рукописи не горят, и в начале 21-го века несгораемая рукопись была приобретена ИМЛИ, но это уже будет в 21-м веке.

КАК СТАЛИН ПОРУЧИЛ ШОЛОХОВУ ПИСАТЬ РОМАН

История о том, как Сталин поручил Шолохову писать роман («Они сражались за родину») входит во все биографии Шолохова и основана на его рассказах об этом памятном событии, только вот сами рассказы сильно отличаются и относятся один к 1942, другой к 1945, а третий аж к 1951-му году!

Все эти версии подробно разобраны в книге Бар-Селлы «Литературный котлован» и вывод один — если разговор такой и был, то Сталину роман было нужен немедленно, а не в год по строчке и поняв, что Шолохов на это неспособен, Сталин теряет к нему интерес, на письма не отвечает и на встречи не вызывает.

**

Остановимся на двух моментах — заказе Сталиным романа и упоминании Ремарка — вот Шолохов сразу после доклада Хрущева «О культе личности» в 1956 году встречается со слушателями военной академии и отвечает на записки:

«Вот в этой записке утверждается, что я пишу роман «Они сражались за Родину» по указу Сталина. Это не соответствует действительности. Ничего мне Сталин не говорил и не советовал. [Выделено БР] Сталин говорил, что надо писать о войне. Говорил ои это многим. Сталин действительно вызвал меня в 1951 году и спросил, когда был опубликован роман Ремарка «На Западном фронте без перемен». Я по памяти сказал. Сталин сказал, что писать надо о войне сейчас, а не ждать, как Ремарк, восемь лет» [Бар-Селла. «Литературный котлован». Часть VI. Третий роман]

Сразу отметим, что со Сталиным после 42-го года Шолохов не встречался, однако после разоблачения культа личности назвать Сталина заказчиком романа было невыгодно.

Через некоторое время, после снятия Хрущева в 1964-м году, версия о поручении Сталина восстановится и время встречи переместится на 1942 год:

«[Сталин] Прошелся вдоль стола и спросил:

— Скажите, когда Ремарк написал ‘На Западном фронте без перемен’?

— Кажется, я 28-м, товарищ Сталин.

— Мы не можем ждать столько лет, товарищ Шолохов. Нам нужна книга о тех, кто сейчас сражается за Родину.

А я уже о такой книге думал… Еще мы говорили о солдатах, о генералах, о женщинах, о жертвах…» [там же] и теперь всегда и везде Шолохов будет подчеркивать прямое указание Сталина — вот запись А.Твардовского от 17.10.68 (про тост за Сталина нет у Бар-Селлы и других, поэтому приведем запись целиком):

“Во второй поездке в Грузию Михаил Шолохов посетил Батуми, побывал на озере Рица. Осмотрел курорт, совершил по озеру прогулку на катере, рыбачил. Здесь на сталинской даче ему устроили банкет. Писатель дважды провозгласил тост в память Иосифа Сталина. «Идею романа, над которым я работаю, мне дал еще в годы войны Иосиф Виссарионович Сталин, — рассказал сын тихого Дона. — А вернее, поручил мне написать такой роман. Я ему тогда ответил: «Трудно будет, Иосиф Виссарионович, сочетать обязанности военного корреспондента с работой над романом». А он сказал: «Всем нам трудно, надо попробовать…».

Эта версия в различных изводах войдет во все биографии Шолохова и во всех версиях упоминается роман Ремарка и ответ Шолохова о времени его написания!

**

Почему-то никто не задался вопросом, почему Сталин упомянул именно Ремарка, а не скажем Олдингтона или «Прощай, оружие» Хемингуэя — очень странно потому, что роман Ремарка антивоенный и уж никак не подходит для романа об освободительной войне, а перенести его действие в Россию просто немыслимо!

Но если разговор со Сталиным известен только со слов Шолохова, то можно ли быть уверенным, что Сталин назвал именно Ремарка?

А если это придумано Шолоховым, то откуда у ничего не читающего Шолохова вдруг возникает антивоенный роман Ремарка?

Для ответа обратим внимание на то, что будучи в Берлине в декабре 1930 года Шолохов смотрел фильм по Ремарку:

«…В кинотеатре, где показывали фильм по антивоенному роману Ремарка «На Западном фронте без перемен», мы стали свидетелями бесчинства фашистов: они пытались сорвать сеанс, пускали под ноги публики мышей, устроили побоище у входа. Кинотеатр оцепили полицейские, нас оттеснили от входа. В тот день Иван Клейменов сделал снимок, довольно теперь известный, сфотографировав в Берлине Михаила Шолохова, Василия Кудашева и Артема Веселого…»

[Из воспоминаний М. К. Клейменовой ]

А значит роман и автора — хотя бы по фильму! Шолохов мог запомнить и в нужный момент вставить в рассказ о «поручении» Сталина!

Это всего лишь гипотеза, объясняющая откуда вдруг возникает антивоенный роман Ремарка, ведь — повторю — Сталину нужен был не антивоенный роман, а роман о героизме народа ведущего борьбу с захватчиками под руководством партии и когда Фадеев в «Молодой гвардии» посмел не отразить руководящую роль партии его заставили переписать роман.

КАК ШОЛОХОВ ВЫСТУПИЛ НА II СЪЕЗДЕ ПИСАТЕЛЕЙ СССР

2-й съезд писателей СССР проходил в декабре 1954 года и запомнился многим как скучнейшее мероприятие, на чем особенно настаивали помнившие 1-й съезд 20-ти летней давности — Корней Чуковский и вовсе назвал съезд «антилитературным».

За эти два десятилетия многое изменилось, но главное то, что Союз писателей стал — как и было задумано — одним из государственных ведомств, где писатели отличались от железнодорожников лишь отсутствием форменных мундиров с погонами, а прочее — пайки, жилье, дома отдыха и лечение, не говоря уже о возможности публикации и об оплате решалось наверху.

И поэтому эффект от самих выступлений был эфемерным — аплодировали всем, но сейчас точно восстановить сказанное сложно — отредактированный Стенографический отчет вышел только спустя два года после съезда и историки отмечают многочисленные исправления (см. С.Г.Боровиков «В русском жанре» — Второй съезд советских писателей»).

Съезд открылся 14.12.1954 и только через неделю 21.12.1954 выступил Шолохов, о чем у Прилепина сказано:

«Вернувшись со съезда домой, Чуковский записал: «Выступал на съезде… успеха, который был на I съезде, не чувствовал — и того единения с аудиторией <…> После меня выступал министр Александров. Говорил бревенчато и нудно <…> После него выступил Шолохов!!!»

Прилепин подробно, абзац за абзацем, комментирует речь, утверждая, что все потрясены и вся Москва только и говорит о смелости Шолохова, приводя в доказательство запись К.Чуковского и три восклицательных знака, символизирующих случившийся шок. И дальше никаких пояснений.

А они требуются хотя бы потому, что Прилепин, по своему обыкновению, цитирует с большими лакунами, хотя полная запись Чуковского лишь немногим длиннее приведенной в книге (курсивом выделено опущенное Прилепиным):

«21.12.1954. Выступал на Съезде. Встретили аплодисментами, горячо. Читал я длинно, но слушали и прерывали аплодисментами. Но того успеха, который был на I съезде, не чувствовал — и того единения с аудиторией. Проводили тоже рукоплеском. Подошел Сурков и поздравил. Но сейчас ничего, кроме переутомления, не чувствую.

После меня выступал министр Александров. Говорил бревенчато и нудно. После него выступил Шолохов!!!!»

Оказывается аплодисменты достались и Чуковскому, да и — если открыть стенографический отчет — прочим выступавшим!

… продолжим Прилепина о том, как Шолохова встретили аплодисментами и вставанием — впрочем, встали не все:

«Несколько принципиально настроенных людей не поднялись. Каверин настаивал: «Оставшиеся сидеть и были те, кто впоследствии… поддержал Солженицына…» … Каверин пояснял случившееся ещё не происшедшим. Сам он остался сидеть потому, что в своё время был задет полемикой о псевдонимах и считал вовсе неприемлемым недавний шолоховский выпад против Эренбурга. Настоящая фамилия Каверина была Зильбер.»

А чуть ранее Прилепин раскроет истинную фамилию критика Карпотина (Рабинович), осмелившегося нелестно высказаться о драматургах) — ну, как проницательно посчитал Прилепин, это все объясняет!

Хотя, как ни странно, нашлись и правильные евреи — «Съезд, — в тот же день записал в дневник Евгений Шварц, — встал, встречая его, — и не без основания. Он чуть ли не лучший писатель из всех, что собрались на съезд. Да попросту говоря — лучший» (Е. Шварц. Живу беспокойно… С. 426).

…Это упоминание Шолохова у Шварца цитируется многими, однако у Шварц в дневнике поражается разности между заурядности облика Шолохова и величием ТД, а о самом же выступлении ни слова!

Но вернемся к оставшимся сидеть.

Не встать (или не подать руки) было совсем не просто — так тремя годами позже К. Зелинский «тенденциозно истолковывает стихотворение Пастернака «Рассвет» и делает автору политические упреки. Вскоре после этого Вяч. Вс. Иванов (Кома) публично не подал Зелинскому руки. Тогда Зелинский на собрании, где исключали Пастернака, рассказал об этом эпизоде и призвал «провести очистительную работу». В результате Вяч. Вс. Иванов был изгнан из числа преподавателей МГУ и уволен с поста зам. главного редактора журнала «Вопросы языкознания»» [Чуковский, Дни моей жизни, с.530].

…И хоть это не в тему, но показательно, как после смерти Пастернака Зелинский захотел захотел реабилитироваться. Поэтому он обратился к ректору университета с просьбой: «Прошу удостоверить, что никакого письменного доноса на В.В.Иванова я не делал». Ректор удостоверил: «Никакого <i>письменного доноса</i> на В.В.Иванова К.А.Зелинский не делал». [Чуковский, с. 406].

Так что не встать или не подать руки это поступок, за которым могли последовать оргвыводы!

Еще пример — уже в годы перестройки Ленинград посетила знаменитый немецкий режиссер Лени Рифеншталь, снявшая для Гитлера пропагандистские фильмы — так вот, ее выступление было назначено на 22 июня, и когда она появилась в переполненном зале, публика рванулась к эстраде за автографом, а вот историк Юлия Кантор осталась сидеть и, — судьба! на следующий день ей было поручено взять у той интервью.

Интервью началось с фразы Рифеншталь: «Вы та самая фрау, которая осталась сидеть» и ответа Кантор «Да».

Ленинградка, она-то ничего не забыла!

**

Это длинное отступление написано для того, чтобы показать, что «метод Прилепина», основанный на вычислении национальности, не работает, да и запись Каверина (или Зильбера, если угодно) появится только в 1889 году в его «Эпилоге» много лет спустя: «… Оставшиеся сидеть и были те, кто впоследствии основал «Литературную Москву» и поддержал Солженицына, когда он обратился со своим знаменитым письмом к Четвертому съезду» (В. Каверин. Эпилог)» — выделены опущенные Прилепиным места, но вот незадача — среди основателей «Литературной Москвы» главными были К.Паустовский и В.Тендряков (вот что сказано об этом альманахе в БСЭ «московские писатели из «Литературной Москвы» ставили перед собой цель освободить литературу от контроля коммунистической партии и печатали опальных авторов. Последней каплей для правящих органов послужила публикация рассказа А. Яшина «Рычаги» и объявленная в будущем третьем выпуске публикация пастернаковского «Доктора Живаго». По этой причине правительственные литературные круги подвергли редакцию и альманах разгромной критике. Вследствие чего издание новых материалов полностью прекратили» — тут ключевое слова «Пастернак и правительственные», уж критику альманаха литературными прихвостнями организовать недолго).

Другое дело, что невставших была лишь малая горстка, ибо Шолохов не без основания считался лучшим советским писателем, что делало его особенно популярным, да еще живет затворником в Вешенской и режет правду-матку прямо как Толстой — это потом, после всех его подписей и выступлений отношение к Шолохову станет меняться!

Нет, дело не в Солженицыне, а в тех счетах, которые были у оставшихся сидеть к Шолохову и прежде всего в связи с его предсъездовским выступлением на встрече с руководством страны с выпадами против И.Эренбурга (стенограммы выступления Шолохова я не нашел, поэтому приведу отрывок из Эренбурга, почти точно воспроизведенный Прилепиным):

«Накануне открытия съезда в Центральный Комитет пригласили сотню писателей, в том числе и меня. Выступили многие писатели с самыми различными оценками современной литературы. Последним в списке был крупный писатель, неизменно причисляемый к классикам советской литературы. <…> Этот писатель нападал на мою «Оттепель», вынув из кармана листок, он прочел мои стихи, написанные весной 1921 года:

…Но люди шли с котомками, с кулями шли и шли
и дни свои огромные тащили как кули.
Раздумий и забот своих вертели жернова.
Нет, не задела оттепель твоей души, Москва!

<…> оратор легко связал их с повестью «Оттепель». Однако главный сюрприз был впереди: писатель-классик, припомнив мой давний роман «В Проточном переулке», сказал, что в нем я изобразил дурными русских людей, а героем показал еврейского музыканта Юзика. <…> Поэт А. И. Безыменский потребовал слова. Н.С. Хрущев ответил, что совещание кончилось. <…> Я позвонил П. Н. Поспелову [Секретарь ЦК КПСС (1953—60) —БР] и сказал, что не хочу идти на съезд. Петр Николаевич ответил, что двум товарищам (классику и Безыменскому) указано на недопустимость их поведения, а мое отсутствие будет плохо истолковано (И.Эренбург. Люди, годы, жизнь. Т. 3. С. 361, 362).»[Цит. по С.Чупринин. Оттепель].

…Что значит «плохо истолковано»? — а то, что на съезде присутствовало множество иностранных гостей, многих из которых Эренбург знал лично!

Но вот что важно — Прилепин, упомянув Безыменского, сообщит его настоящую фамилию Гершанович и попутно, коснется родословной Чуковского:

«Мать Корнея Ивановича — Екатерина Осиповна Корнейчукова — родила его от почётного гражданина Одессы Эммануила Соломоновича Левенсона. Будущий Корней Чуковский (при рождении — Николай Корнейчуков) вырос в Одессе и Николаеве, в годы, когда Украину сотрясали еврейские погромы. Для Чуковского любое упоминание еврейства вслух уже отдавало «черносотенным духом».

Ну а чем иным, как не голосом крови, можно объяснить появление еще одной записи К.Чуковского:

«15 декабря Корней Чуковский запишет в дневнике: «Весь город говорит о столкновении Эренбурга и Шолохова, говорившего в черносотенном духе» — так значит говорят не о выступлении на съезде 21-го, а о выступлении 15-го!»

Ай да Прилепин!

Нелишне заметить, что с семи лет мать Чуковского воспитывала его одна, работая прачкой, горничной и т.д., но кровь, кровь!

***

… Ох уж эти евреи!

Ну как биографам Шолохова без них!

Вот «Шолохов» у Петелина:

«…вошёл в литературную группу «Молодая гвардия», где господствовали Безыменский, Светлов, Голодный, Авербах» — позвольте, но группу Молодая гвардия» «, куда примкнул Шолохов, существовало с 1922 по 1925 годы; «в него входили Александр Безыменский, Александр Жаров, Михаил Светлов, Михаил Голодный, Иван Доронин, Валерия Герасимова, Николай Богданов»; руководил им Жаров и входили в него всего 12 человек, причем Светлов и Голодный вышли из него уже в 1924 из-за несогласия с Жаровым и Безыменским, так что кроме Безыменского евреев не осталось.

А куда делся Авербах?

Да входил в группу «Октябрь» вместе с теми же Безыменским, Доронининым, Жаровым и классиками советской литературы Дмитрием Фурмановым и самим Александром Фадеевым!.

Продолжим Петелина:

«Молодой Шолохов жадно следил за всеми бурными событиями партийной и литературной жизни. Авербах, Безыменский, Шкловский, Осип Брик, Юрий Либединский, Михаил Светлов, Михаил Голодный и многие другие знакомые писатели полностью на стороне Троцкого, Каменева, Зиновьева, Радека. Но такова была жизнь. И чуть ли не во всех издательствах, газетах и журналах очень много лиц нерусской национальности… «

С Троцким (Бронштейном) и прочими еврейскими вождями все ясно, правда в те годы Каменев и Зиновьев вместе со Сталиным воевали с Троцким, но писателей просто необходимо вывести на чистую воду — Шкловский так хоть полукровка, ну а остальные чистые евреи: Михаил Светлов в действительности Мотл Аронович Шейнкман, Михаил Голодный — Эпштейн ну и далее везде.

Но продолжим Петелина:

«Многие из них помогают Шолохову, хвалят его сочинения, печатают, но всё-таки их подсказки и редакционная правка вызывали у Шолохова протест: плохо знают русский язык во всём его объёме и многообразии словарного запаса» — ну тогда, конечно, учиться у них даже вредно, хотя смущает такой вот мелкий факт — Маяковский не ладил с орфографией и просил Брика «Ося, расставь запятатки».

А вот еврейский вопрос у Воронцова ( ), где молодому Шолохову на засилье евреев открыл глаза сам Булгаков:

«…не только махновцы и другие политические силы, рожденные революцией, имели однородные по племенному составу «реввоенсоветы», но и «Смена вех» — русские патриоты, дворяне и профессора, решившие соединить свою идею с большевистской! А он-то [Шолохов-БР] иногда переживал: зачем сунулся в ВАПП, где заправляют одни евреи, под их неусыпный контроль? А оказывается, так везде — и в ВАППе, и в ЛЕФе, и в «Перевале», и в «Смене вех»…— Что же получается? — продолжал Булгаков, держа на отлете дымящуюся папиросу.

— Сталин использует в своих целях беспартийных евреев, чтобы бороться с евреями партийными. Это, безусловно, ему как политику плюс. А сталинские евреи в этих же целях используют нас, ибо в большинстве своем имеют только организаторские способности».

Но это все биографы, а вот сам Шолохов — «2 июля 1969 Шолохов принял В.Ганичева, В. Кожинова, А. Ланщикова, П. Палиевского, А. Ушакова, Ф. Чуева, С.Семанова и кратко высказался: «Нас обвиняют в темном национализме, нас обвиняют даже в антисемитизме, это не верно, не мы антисемиты, а они русофобы»».

Проще говоря, сами дураки.

**

Реплику Шолохова Прилепин в своей книге привел, правда кто такие эти близкие к Шолохову писатели не пояснил — вот только один из них, Семанов, который подробно выясняет наличие евреев в высших эшелонах власти:

«…круг советников Брежнева и криптоиудея Андропова во многом совпадал <…> … именно Андропов извлек наверх дебильного Гайдара-внука, фанатичного ненавистника всего русского <…> Г. Арбатов, А. Бовин, Г. Замятин, Н. Иноземцев. Все до одного еврейского происхождения.» — ерунда, конечно, но далее будет Суслов с женой-стоматологом и его помощник Воронов, женатый на ее сестре и станет ясно — заполонили (особенно важно указать не жен-евреек, держащих мужей от Молотова до Сахарова под каблуком!).

В действительности жена Суслова (в девичестве Костылева) была всего лишь стоматологом (по словам В. Огрызко “Супруга Суслова была блестящим специалистом в области стоматологии и без какой-либо протекции мужа рано защитила кандидатскую диссертацию и возглавила один из московских институтов”) — правда жена-стоматолог подобна папе-юристу, но логику Семанова понять можно: еще М. Шмаков, ведущий юдофоб начала 20 века, подробно описывал как врачи-стоматологи соблазняют скучающих русских жен, тут сама профессия предполагает еврейские корни…

Вот и с помощником Вороновым Семанов промахнулся — именно он организовал антисемитскую травлю Лили Брик после выхода 65-м тома литнаследства, содержащем интимные письма поэта — дело приняло столь скандальную огласку, что после самоубийства Брик, сломавшей шейку бедра, К. Симонов написал Брежневу и Суслову пришлось отправить Воронова на пенсию…

Ну да, что тут говорить, неясно только, почему Шолохову не нравилось быть антисемитом вместо того чтобы гордо носить это звание — правда это могло повлиять на заграничные издания и, соответственно, поездки и гонорары — Семанову-то все равно, его в за границей не печатают, а Шолохов постоянно ездит в Европу по издательским делам.

…Генри Форд был большим поклонником Гитлера и издавал юдофобские книги, пока его не посетила депутация еврейских общин и не пригрозила бойкотом его автомобилей — и подействовало!

Так что Прилепин «в струе», хотя стройную эту теорию о голосе крови несколько портит хвалебная реплика Шварца, приведенная выше и уж совсем не к месту запись Твардовского:

«Жаль Шолохова. Он выступил постыдно. И каким-то отголоском проработок космополитов звучали его напоминания Эренбургу о том, что тот писал в 21 г. и издавал в Риге, что тот принижает русских людей и, наоборот, возвеличивает евреев. Ах, не тебе, не тебе, Михаил Александрович, говорить эти слова. И хриплый задушенный голос, местами глохнувший, срывавшийся совсем, голос, относительно происхождения хрипоты которого не могло быть ни у кого сомнений».

**

Относительно происхождения хрипоты Шолохова Твардовскому можно доверять — сам грешен, о чем достаточно откровенно пишет в своих дневниках.

Да и не один — вот и Есенин злоупотреблял, и Платонов, о чем в его биграфии, написанной А. Варламовым, рассказано без утайки, однако мне более других нравится история о том, как Сталин спрашивает у Фадеева “сколько дней длится запой?” и после ответа “Дней десять!” просит “как коммуниста” ограничится тремя днями!

Но Шолохов, в отличии от всех, пьет только по поводам!

И Прилепин находит оригинальное объяснение шолоховской хрипоте:

«Профессор Александр Ушаков вспоминает, как 15-го, с утра, он встретил на улице едва бредущего, шатаемого из стороны в сторону Шолохова.

—Миша, ты что, пьяный? — спросил.

Шолохов поднял глаза.

—У меня друг из лагерей вернулся. 17 лет отсидел. Ни одного целого пальца нет».

… В 1954 году Ушакову было 24 года и он, вчерашний студент, не мог быть с Шолоховым «на ты», но Пригожин не вдумывается в приводимый текст — в действительности разговаривал с Шолоховым Г.Анисимов, тогдашний директор ИМЛИ, — я не смог найти авторитетный первоисточник и, допускаю, это одна из баек про Шолохова; далее следует текст Прилепина о неназванном друге:

«Скорее всего, это был Иван Михайлович Гронский — легендарный советский журналист и редактор, частый гость в сталинском кабинете, председатель оргкомитета по подготовке первого Съезда советских писателей. Его взяли в 1938 году, он сидел в Воркутлаге, затем был в ссылке — и, спустя 16 лет, зимой 1954-го вернулся в Москву, оставшись сильным, здравомыслящим человеком. К тому же ещё и убеждённым сталинистом.»

**

Так в голливудских фильмах — неизвестный автор встречается в кабачке с незнакомцем и тот, в зависимости от эпохи, оказывается Шекспиром или Моцартом.

Отождествлять «друга» с Гронским (даже если допустить истинность этого эпизода) нет никаких оснований (странно, что Прилепин не раскрыл подлинную фамилию Гронского — Федулов) — хотя Гронский и вернулся в Москву после реабилитации в апреле 1954-го, но знаком был с Шолоховым шапочно и в своей книге. «Воспоминания» лишь дважды мельком упоминает Шолохова — один раз перечисляя приходивших в «Известия» писателей, другой — в 1932 году, когда Гронский руководил созданием Союза писателей и устраивал у себя дома приемы, об одном из которых ему осенью 1974 года напомнила сестра Валериана Куйбышева — Елена Куйбышева— правда эпизод столь выразителен, что грех не привести:

«Елена Владимировна, — писал Гронский, — говорила о двух запомнившихся ей многолюдных вечерах у меня дома в 1932 году, на которых, кроме писателей, художников, артистов, лётчиков и учёных, были члены Политбюро ЦК, члены ЦК, наркомы и др. видные деятели партии и государства, в частности, М.И. Калинин, В.В. Куйбышев, А.И. Микоян, Файзула Ходжаев, Г.Ф. Гринько, В.И. Межлаук, A.Н. Поскрёбышев и др.

Первый из этих вечеров был неожиданно испорчен стычкой А.И. Стецкого с  М.А. Шолоховым, возникшей по совершенно нелепому поводу.

Шолохов подошёл ко мне и попросил познакомить его с А.И. Стецким. Указывая Шолохову на Стецкого, сидевшего за другим столом, напротив, я сказал:

— Вот видишь, это — Алексей. Подойди и поздоровайся с ним.

Шолохов пошёл к Стецкому, напевая: «Стецкие — Марецкие ведут рассказ…»

Стецкий вскочил и ударил Шолохова. Шолохов, не ожидавший такой встречи, дал сдачи.»

Показательно, как этот эпизод угодливо — другого слова не подберу — изложен Осиповым [Шолохов. Гл. «Освобождение Мелехова»]:

««Из анекдотов 1930-х годов. Однажды заведующий Отделом агитации ЦК Алексей Стецкий стал критиковать Шолохова за то, что его главный герой — Мелехов — настоящая контра. Потом сказал:— Ты, Шолохов, не отмалчивайся.— Ответить вам как члену ЦК или лично?— Лично. Шолохов подошел и дал ему пощечину. На следующий день позвонил Поскребышев:— Товарища Сталина интересует: правда ли, что вы ответили на критику пощечиной?— Правда.— Товарищ Сталин считает, что вы поступили правильно.»

Показательно, что Осипов никак не комментирует этот «скверный анекжот», даже не указывае откуда его позаимствовал, между тем как воспоминания Гронского Осипов мог бы прочесть и пояснить, откуда взялся (если вообще был) этот анекдот — вот слова Гронского:

«в 1927 году выступление Бухарина против генеральной линии партии было поддержано его сторонниками, молодыми профессорами: Стецким, Марецким и Слепковым. Потом, в 1928 году, А.И. Стецкий отошёл от Бухарина, порвал всякие связи с правыми и вёл последовательную борьбу с ними, разоблачая антипартийную позицию этой правооппортунистической группировки. И вдруг писатель Шолохов этой песенкой, не понимая её политического существа, обвиняет Стецкого в принадлежности к правым» — правда сомнительно, что Шолохов хотел задеть Стецкого, просто песенка была на слуху, вот и спел!

«Я сгрёб Шолохова в охапку и унёс в другую комнату, а Микоян увёл Стецкого из столовой. Потом мы их свели в соседней комнате и помирили.

Интересная деталь.— Шолохов, извиняясь, сказал:

— Алексей Иванович, я виноват. Если хочешь, побей меня. Я казак. Приму побои как заслуженное наказание. Но прости.

К счастью, всё кончилось хорошо. <…> Шолохов и Стецкий помирились. Стали друзьями» (И.Гронский. Из прошлого. М., 1991. С. 219).

Вот и все, что запомнил Гронский про Шолохова, да и дружил Гронский с Куйбышевым, тогда членом Политбюро, а все эти Шолоховы-Леоновы и прочие писатели были просто стадо без вожака, которое надо было загнать в создаваемый для этого Союз писателей.

И сколь бы не были остры и смелы речи отдельных писателей, решали не они.

Т.е. они могли кого-то избрать, а кого-то нет, но в руках властей было все, включая возможность печати (а значит и заработка).

Это не было ясно писателям на первом съезде и отсюда такне взволнованные речи, однако через 20 лет во время второго съезда система закостенела, хотя локальные возмущения случались — так в Ленинграде Кочетова провалили на выборах главы СП и его перевели в Москву с повышением на невыборную должность!

Феодальная сталинская система руководства была одинакова как для руководства писателями, так и для ученых или железнодорожников, разве что у писателей были свои журналы и издательства, руководители которых назначались (а не выбирались!) и в ведении которых были дома отдыха, лечебные заведения, жилье …

И все это работало до времен самиздата и передачи рукописей за границу, т.е. до появления Терца-Синявского с Даниэм и Солженицына.

P.S.

Сам Шолохов в письме к Левицкой в апреле 55-го оценивал свое выступление на съезде куда более сдержано: «Ей-богу же, ничего крамольного я не говорил. Не верьте Гладкову, старик напутал, а теперь не знает, как ему выкрутиться. <…> Но все это отошло и отшумело» 

КАК ШОЛОХОВ ДРУЖИЛ С ЭРЕНБУРГОМ И ОТНОСИЛСЯ К ЕВРЕЯМ

Об антисемитских выпадах Шолохова против Эренбурга упомянуто ранее, однако вопрос не исчерпан — так во многих трудах о Шолохове фигурирует его фотография с И.Эренбургом: слева — коммунист-казак с трубкой в гимнастерке, справа — беспартийный еврей-интеллигент с цветком в петлице пиджака — одного взгляда достаточно, чтобы понять, какие отношения должны связывать этих людей!

… Цветок в петлице мешковатого пиджака может показаться странным — К.Симонов вспоминал предвоенного Эренбурга с орденом за Испанию, но может для съемок с Шолоховым Эренбург прифартился или сменил пиджак…

…Первые публичные нападки Шолохова на Эренбурга относятся к военным годам и, если бы ими ограничиться, не заслуживали бы упоминания.

Но война закончилась и, не переводя дыхания, последовал погром Ахматовой и Зощенко, а 13 мая 1947 года Сталин после одной из официальных встреч с писателями задержал Фадеева, Симонова, Бориса Горбатова и вдруг заговорил о том, чего они, кажется, менее всего ожидали:

— Есть тема, которая очень важна, — сказал Сталин. — Тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей — у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой.

Затем последовали роспуск Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) и аресты его членов, затем убийство Михоэлса, после чего с начала 1948 года борьба с космополитами (читай с евреями) пошла полным ходом — закрылись театры и газеты, из библиотек изымались написанные евреями книги и они массово выгонялись с работы.

Однако биографы Шолохова умудряются всю эту вакханалию не заметить, а Прилепин только сообщит, что «… проблемными становились разросшиеся международные связи Еврейского антифашистского комитета», хотя ЕАК и был создан для поддержки СССР заграничными (в первую очередь американскими) деятелями искусств!

На эту тему написано столько, что даже мысли не допускаю, что шолоховские биографы настолько не знают истории, а вот их желают ли их читатели знать о событиях тех дней большой вопрос!

… Я смотрю комментарии к одной из последних сетевых публикаций от 22 августа 2023 () о том, как Абакумов сфальсифицировал «еврейское дело» по обычной методике — арест-пытки-признания и как Сталин санкционировал аресты и дал старт борьбе с низкопоклонством перед Западом, и вот типичные отклики «Полный бред»,»Очередной повтор Хрущевских сочинений и, напоследок, «Сложное положение евреев в СССР-дальше можно не читать» …

Прилепин и иже с ним хорошо знают своего читателя, твердо верящего что все беды от американцев, массонов и евреев-сионистов.

Но вернемся в год 1954 и продолжим Прилепина:

“О том, что позавчерашнее его выступление известно всем, Шолохов отлично знал. И по этому поводу тоже выпил: «А вертел я вас всех… на карусели!»

В таком виде и заявился на съезд. В Кремль! Похоже, ему было всё равно».

Про «позавчерашнее выступление, известное всем» уже было сказано, добавлю лишь его оценку Прилепиным:

«Шолохов мягко намекал: у русских людей огромные заботы, и они не нуждаются в той оттепели, что вы, Илья Григорьевич, задумали [Ну кто, кроме Эренбурга, может задумать демонтаж сталинской системы-БР] <…> Шолохов слова «еврей» в своей речи не произносил вообще — но лишь сказал: одни у вас там, вроде музыканта Юзика, выведены положительно, с любовью, а вот эти, которым вы в стихах оттепель пообещали, выглядят так себе, а чаще — просто отвратительно.»

Еще раз подчеркну это слова о «русских людях» Прилепина, а не Шолохова 1954 года — стенограммы не велось, но поверим Прилепину — в этот раз национальность Эренбурга произнесена не была, а вот раньше, когда в 1948 г. в СССР началась вакханалия борьбы с космополитизмом, на собрании писателей, посвященном обсуждению романа Эренбурга «Буря» М.Шолохов был категоричен:

«Эренбург — еврей! По духу ему чужд русский народ, ему абсолютно безразличны его чаяния и надежды. Он не любит и никогда не любил Россию. Тлетворный, погрязший в блевотине Запад ему ближе. Я считаю, что Эренбурга неоправданно хвалят за публицистику военных лет. Сорняки и лопухи в прямом смысле этого слова не нужны боевой, советской литературе…

Спасло Эренбурга чудо — дождавшись конца обсуждения он взял слово и зачитал письмо от Сталина «Дорогой Илья Григорьевич! Только что прочитал Вашу чудесную «Бурю». Спасибо Вам за нее. С уважением И. Сталин»

После последних слов все присутствующие встали и бурно зааплодировали.

Если бы такую сцену сочинить, никто бы не поверил! — но было, было!

А вскоре Эренбургу была присуждена Сталинская премия, затем Симонов устроил его вечер в ЦДЛ и он был спасен.

…О словесных стычках Эренбурга с Шолоховым ходило много легенд, вот одна из них » … когда клеймили космополитов, Шолохов спросил у Эренбурга, какой Родины он патриот и Эренбург будто бы ответил, что он патриот той Родины, которую предал казак Власов» — свидетелей как водится нет, другие же истории известны только со слов Шолохова, как и истории его встреч со Сталиным — этот писатель в отличии от Симонова, Эренбурга, Пастернака и Булгакова не вел записей.

Почему Эренбург презирал невежу Шолохова в общем понятно, но почему Шолохов так люто ненавидел именно Эренбурга?

Конечно, из-за происхождения, — вот дневниковая запись дочери Эренбурга Ирины «6 ноября 1941. Выступал Сталин. Сказал о 2-ом фронте. <…> До этого разговор Ильи с Шолоховым об евреях. <…> Шолохов говорит, что евреи трусы. Сколько антисемитизма!» 

А что до других причин, то позволю в качестве гипотезы о причинах шолоховской ненависти указать на то, что «Наука ненависти» опубликована в «Правде» 22 июня 1942 и вскоре издана в биб-ке «Огонек» (эти 29 стр. формата А5 в военные годы издавались десятки раз!), а статья Эренбурга «Убей!» опубликована месяц спустя («Красная звезда», 24 июля 1942 г) и они, хоть и невольно, соперничали — впрочем, не настаиваю.

… Бенедикт Сарнов вспоминает:

«Первый раз — вживе — я увидал Эренбурга году в 48-м или в 49-м. Он приехал к нам в Литинститут и три вечера подряд рассказывал нам о тайнах писательского ремесла.

Встретили его нельзя сказать, чтобы восторженно: мы ведь были избалованы постоянным общением с живыми классиками, каждую неделю встречались с Фединым, Паустовским. Но с Эренбургом они всё-таки равняться не могли. Он был живой легендой. Война кончилась совсем недавно. А тогда, в войну, как написал об Эренбурге в одной своей статье Вениамин Каверин, “на весь мир раздавался стук его пишущей машинки”.

Но именно «на весь мир» и не устраивает шолоховедов — ну как мог еврей Эренбург быть символом военной журналистики — и появляется разгадка:

«Почему Шолохов был так близок сердцу русского солдата? Только потому, что учил «науке ненависти» и умел звать на бой? Но это умел делать и Илья Эренбург, военные статьи которого сейчас, в эпоху «политкорректности», даже боятся переиздавать — столько там ненависти не просто к нацистам, а к немцам как таковым.»

Да, в годы войны слова «немец» и «фашист» были синонимами (кстати презрительную кличку «фриц» придумал все тот же Эренбург), да только призыв «убей!» повторяли многие — незадолго до статьи Эренбурга появилось знаменитое стихотворение Симонова со словами «Сколько увидишь, столько убей!», а что касается переизданий, то в 2004 году военные статьи Эренбурга переизданы [Эренбург И. Г. Война. 1941—1945. — М.: КРПА Олимп; Астрель; ACT, 2004] ; в аннотации к которым сказано «В сборник включены двести статей из полутора тысяч, написанных Эренбургом за четыре года войны — с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года» 

Напомним, что Шолохов за годы войны написал чуть не в 100 раз меньше и потому приходится изворачиваться:

«Боевой дух корреспонденции Эренбурга, надо признать, поднимали, но вот в сердце русского солдата не запали, после войны о них как-то быстро забыли. А шолоховская «Наука ненависти» осталась, причем как литературное явление. Потому что ненависть у Шолохова иная, чем у Эренбурга с его призывом стереть Германию с лица земли, в ней как бы заново звучит исконное значение слова «ненавидеть»: «Не хочу это видеть!», «Не принимаю!», ибо это противно природе человеческой.<…>

Это не пацифизм, а глубоко русское чувство, звучащее еще в «Слове о полку Игореве»

Воронцов. Михаил Шолохов и война. 24.05.2020

Что значит «другая ненависть» и «глубоко русское чувство, звучащее еще в «Слове о полку Игореве»» мне непонятно, а понятно то, что в этом рассуждении Воронцова не хватает конкретики — сколько и когда опубликовал Шолохов за всю Великую Отечественную войну (1941-45 гг) — к счастью, такой подсчет имеется в книге Бар-Селлы и результат ошеломляет — 135 страниц!

— И девяти печатных листов не наберется, — подытоживает Бар-Селла, «меньше трех страниц в месяц».

И дает статистику публикаций по годам и месяцам, к примеру вот 1942 год, когда Шолохов «воевал в окопах Сталинграда»:

«… 28 февраля в «Правде» — очерк «На Юге», 22 июня (в «Правде») — рассказ «Наука ненависти», а еще 2 мая в программе «Радиохроника» Ольга Берггольц зачитала письмо Шолохова жителям блокадного Ленинграда. Итого за 1942 год — 17 с половиной страниц, или 1,12 печатного листа.»

Но может Шолохов много работает для заграницы?

И снова обескураживающий результат:

«<…> в марте 42-го он разоткровенничался перед курсантами ленинградского училища ПВО Военно-морского флота (г. Энгельс):

Работы много. <…> Пишу в основном для зарубежной прессы.

Трачу сотни килофаммов бумаги и столько же чернил»

А каков результат?

Закончим подсчеты из книги Бар-Селлы:

«Связями советских писателей с заграничной прессой ведало Совинформбюро. И точно: в архиве этой организации отыскались материалы Шолохова — три корреспонденции, не позднее 22 сентября 1941. <…> Общий объем — 12 книжных страниц, или 0,753 печатного листа. Кроме того, в 1943 году<…> Шолохов направил «Письмо американским друзьям» — еще полторы страницы, или 0,095 печатного листа».

**

…Эренбург относился к Шолохову пренебрежительно-брезгливо и даже незадолго до смерти, отвечая на вопрос об очередном выпаде Шолохова по поводу его отсутствия на съезде писателей (Эренбург по поручению Комитета по Ленинским премиям во время очередного писательского съезда был в Италии) только бросил:

«Я не понимаю, почему многих взволновало его выступление. Я не обратил даже внимания. О Шолохове там [в Италии-БР] писали как о шуте. Он меня всегда называет своим другом. Даже тогда, когда он сказал, что Эренбург хорошо пишет только о евреях. Шутовской прием. Итальянские коммунисты очень обиделись за то, что меня пытались дискредитировать в тот момент, когда я вручал премию Манцу» [Дмитрий Левенсон. Последняя встреча.»Наше наследие», №103. 2012]

**

Неприязнь Шолохова к евреям не ограничилась одним Эренбургом — был еще Василий Гроссман, на книгу которого о Сталинграде Шолохов отреагировал коротко и ясно «Вы что, с ума сошли? Кому поручаете писать о Сталинграде!», а затем, уже в 1956, на предложение написать книгу о Сталинграде отказался со словами «Лучше Гроссмана не смогу, а хуже мне нельзя».

Впрочем, это можно отнести за счет писательской зависти.

Сам Шолохов публично на эту опасную тему — в отличии от Кожинова или Семанова — не высказывался, разве что подписывался под коллективным осуждением сионизма, но не следует придавать этому значения, а когда в одном из писем Шолохова обвинили в антисемитизме, он ответил: “Ни одно из своих произведений никогда никому не посвящал. А именно рассказ “Судьба человека” посвятил большому моему помощнику в нелегком творческом труде заведующей Ленинской библиотеки товарищу Левицкой Евгении Григорьевне, члену партии с 1903 года, по национальности еврейке” (Дон. 1987. № 11. С. 143) [цитирую по Огнев, с.172].

Все так, только с Левицкой случай особый — именно она первой оценила и активно «проталкивала» ТД — А.Июльский, работавший тогда в редакции «Роман-газеты», состоящей лишь из 4-х человек, так описывает ее роль «к редакции была прикреплена, вроде парт-цензора и воспитателя, старая большевичка Левицкая, у которой были связи в секретариате И.В.Сталина» и далее о том, как именно ее стараниями удалось «подсунуть» Сталину ТД и решить вопрос о его публикации.

И еще личные обстоятельства — дочь Левицкой была замужем за его другом ученым И.Т.Клейменовым (они все вместе ездили в Берлин в 1930-м год), репрессированным в годы ежовщины — Шолохов безуспешно хлопотал за него и сильно содействовал его реабилитации — в 1955 году, когда в Комитете партийного контроля при ЦК КПСС рассматривался вопрос о реабилитации Клейменова, Левицкая напишет Шолохову:

«Ваше письмо произвело большое впечатление и двинуло вперед все дело. От всех нас — боль<шое> спасибо. Вы — настоящий друг».

Последнее замечание — когда к Л.Троцкому пришла еврейская депутация, тот жестко заявил, что он прежде всего большевик, на что равин Мазе гоько заметил, что революции затевают Троцкие, а расплачиваются Бронштейны [настоящая фамилия Троцкого-БР].

Так же и Левицкая, которая много лет назад порвала с традиционно еврейской средой (как и Мехлис или Каганович), словом, отношение к Левицкой не являются решающим доводом.

Впрочем, к «рядовым евреям» Шолохов относился вполне терпимо:

«… [В гостинице проездом на фронт-БР] навестили Михаила Александровича двое ростовских писателей-ополченцев, также ехавших на фронт <…> Это были прозаик Михаил Штительман и поэт Григорий Кац. Так нам достались несколько часов встречи, заполненных донскими песнями и неожиданной радостью свидания. Пели оба ростовчанина, а Михаил Александрович, сам любивший «дишканить» в местном станичном хоре, признался, что не знал про своих обоих земляков, какие у них «звонкие теноришки». Наутро мы все, простившись у входа в гостиницу, разъехались по своим направлениям. С фронта вернулись не все. Оба ростовчанина погибли» [Юрий Лукин. Из книги «Воспоминания»: Встречи с М.А. Шолоховым].

Прилепин пустит слезу: «…Сама по себе трогательная картина: два еврея перед отправкой на фронт рвутся повстречаться с Шолоховым — и до утра в номере «Националя» поют с ним казачьи песни.» — правда Штительман и Кац были не ополченцами, а сотрудниками армейской газеты “К победе», к которым Шолохов через несколько дней съездил вместе с А.Фадеевым [Генсек ССП] и Е.Петровым [редактор «Правды» и соавтор «12 стулев» и «Золотого теленка»] в конце августа 41-го (эта поездка и последующий запой дорого обошлись Фадееву!) — но вот что пишет по поводу встречи с ростовскими знакомыми дотошный Бар-Селла (Литературный котлован, с. 222):

«Странное дело — стоило Шолохову несколько августовских дней пробыть в обществе ростовских литературных знакомцев, как из-под его пера, выпорхнуло сразу пять фронтовых очерков. А стоило Бусыгину, Штительману и Кацу в начале октября 41 -го года погибнуть, так фронтовых очерков за подписью Шолохова не стало вовсе!»

А в сухом остатке лишь то, с чего начал — хоть евреев и недолюбливал и привечал фигуры весьма антисемитские (Софронов, Кожинов, Семанов), но недоброжелателен был только к Эренбургу (тут все шло в дело) да к Гроссману, а так, с учетом традиционного векового русского антисемитизма, ничего выдающегося: прикажут — выступит против космополитов или сионистов, но сам вперед не лез.

(окончание)